Книга. Очень Средневековье

Не знаю откуда, но о книге "Осень Средневековья" я слышал еще в детском саду, хотя в руки решился взять только, когда надел усы и бороду.

В центре внимания - Бургундия, как самый богатый и пышный край тех времен, но и прочая франция иногда вплывает в разговор. А разговоров столько, что голова идет кругом. и ничего не запоминаешь, только тихонько восхищаешься.

То были времена, когда мир был моложе. Шествие монахов, празднество захватывали и поражали куда больше, чем мы можем представить. Чудеса манили заманчивее, преступления пугали страшнее, страсти кипели сильнее и огонь пылал жарче. Чувства проявлялись ярче, громче, контрастнее. И понимание того, что экзальтированное проявления чувств, определенная театральность и стилизация - все это игра, не мешало вполне искренне их проявлять. Люди играют, чтобы жизнь казалась прекраснее, эта игра одновременно становится важной составляющей их жизни и вызывает их же насмешки.

Средневековье, вопреки догматичным учебникам, вовсе не монохромное время суровости и скудности. Перед нами смешение и столкновение разных потоков - религиозных, эротических, древних дохристианских верований, пестроты красок и суровости, бесстыдства и чистоты, скабрезности и трагедии любви, идеализации любви, героизма, чести и их будничное поругание. Отличить искреннюю религиозность от показной невозможно, они перемешаны. Рыцарский идеал мужественности, жертвенности, чистоты поддерживается эротической составляющей. Восприятие искусства еще не соответствует нашему, пошлое, грубое почти не отличается от утонченного и высокого.

Хейзинга рассказывает о понимании любви и об отношении к смерти - благодаря распространению монашенствующих орденов и гравюр, упрощаясь, идеи проникают в широкие массы. Да он много еще чего рассказывает и делает это замечательно.

Ужасно любопытно было наткнуться на стихотворение, давшего имя роману Умберто Эко. В переводе Костюкович он завершается "Роза при имени прежнем. С нагими мы впредь именами". Красиво, но я, кажется, так до конца и не понял, что это значит или понял, но забыл. Вот цитата из этой книги и все куда яснее "...Роза не прежняя: имя порожнее нам лишь осталось", а стихотворение о времени, которое стирает всё. Самое интересное, что в Википедии дают другой вариант и удивляются к чему там роза вообще "Старинный Рим остаётся при своём имени, а наши имена — пустое." - и смысл тут выходит совсем другой. А народ обсуждает версию, что вместо "розы" в оригинале был "Рим", а, быть может, вовсе и не был. Замечательная путаница.

Забавно, что здесь вспоминаешь об Эко и в конце, когда Хейзинга начинает рассуждать о смеховой культуре.

"Это процесс постоянного перехода бесконечного в конечное, распад чудесного на отдельные атомы. Всякая священная мистерия, словно коростой из раковин на корабельном днище, покрывается поверхностным слоем стихийных верований, разрушающих святость. Невыразимая проникновенность чуда евхаристии поверхностно разрастается в самое что ни на есть трезвое и материалистическое суеверие; к примеру: никто не может ослепнуть, никого не может постигнуть удар в тот день, в который он ходил к мессе; пока длится месса, человек не стареет. Церковь постоянно вынуждена быть начеку, следя за тем, чтобы Бога не слишком уж переносили с неба на землю. Она объявляет еретическим утверждение, что в миг Преображения Петр, Иаков и Иоанн лицезрели божественную сущность Христа так же ясно, как ныне, когда они пребывают на небесах. Богохульством было утверждение одной из последовательниц Жанны д’Арк, что она видела Бога в длинном белом одеянии и алом плаще. Но могло ли всё это помочь простому народу, неспособному разобраться в достаточно тонких различиях, сформулированных богословами, при том обилии и пестроте материала, который Церковь предлагала воображению?"

В статье А.Д.Михайлова, без которого, кажется, не обходилось ни одно издание о средних веках, дико серьезной, речь идет о том, что "Осень Средневековья" уже не совсем исторический труд,  точнее он относится к истории "истории", а не к "истории средних веков", книга в этом смысле устарела и не соответствует современным представлениям.

Читал по несколько страничек в день, но не потому, что текст столь труден, а потому что он кажется такой деликатной материей, что нужно принимать понемногу, в удовольствие. Средневековье здесь - это такие текучие образы, несводимые к единственно возможной четкой формулировке, но прекрасно выраженные мастером своего дела. Все написано богатым образным языком, который трудно пересказать в паре сухих фраз.

Йохан Хёйзинга
"Осень Средневековья"
7,5-8

★★★★✩

Честно говоря, даже не получается привести короткие цитаты, уж больно много их хочется дать.

🔥🔥🔥

"Так неистова и пестра была эта жизнь, где к запаху роз примешивался запах крови. Словно исполин с детской головкой, народ бросался от удушающих адских страхов – к младенческим радостям, от дикой жестокости – к слезливому умилению. Жизнь полна крайностей: безусловное отречение от всех мирских радостей – и безумная тяга к наживе и наслаждениям, мрачная ненависть – и смешливость и добродушие.

От светлой половины жизни этого времени дошло до нас лишь немногое: кажется, что вся нежная радость и ясность души XV столетия ушла в его живопись, кристаллизовалась в прозрачную чистоту его возвышенной музыки. Смех этого поколения умер, а его непосредственность, жажда жизни и беззаботное веселье еще живут разве что в народных песнях и юморе. Но этого довольно, чтобы к нашей тоске по минувшей красе былых времен присоединилось страстное влечение к солнечному свету века ван Эйка. Однако тому, кто пытается углубиться в эту эпоху, удержать радостную ее сторону зачастую не так-то просто. Ибо вне сферы искусства всё будто объято мраком. Грозные предостережения проповедников, усталые вздохи высокой литературы, монотонные свидетельства документов и хроник – всё это рисует нам пеструю картину кричащих грехов и вопиющего бедствия."

🔥🔥🔥

"Это злой мир. Повсюду вздымается пламя ненависти и насилия, повсюду правит несправедливость; черные крыла Сатаны покрывают тьмою всю землю. Люди ждут, что вот-вот придет конец света. Но обращения и раскаяния не происходит; Церковь борется, проповедники и поэты сетуют и предостерегают напрасно."

🔥🔥🔥

"...путь вел к улучшению и совершенствованию мира самого по себе. Средние века лишь едва-едва знали это стремление. Для них мир был хорош или плох ровно настолько, насколько это могло быть возможно. Иными словами: всё хорошо, будучи установлено по велению Божию; людские грехи – вот что ввергает мир во всяческие несчастья. Эта эпоха не знает такой побудительной причины мыслей и поступков людей, как сознательное стремление к улучшению и преобразованию общественных или государственных установлений. Сохранять добродетель в занятиях своей профессией – единственная польза, которую можно извлечь из этого мира, но и тогда истинная цель – это жизнь иная. Даже если в формах общественной жизни и появляется что-либо новое, это рассматривается прежде всего как восстановление доброго старого права или же как пресечение злоупотреблений, произведенное по особому указанию властей. Сознательное учреждение всего того, что и вправду задумывалось бы как новое, происходит редко даже в условиях той напряженной законодательной деятельности, которая проводилась во Французской монархии со времен Людовика Святого и которую бургундские герцоги продолжали в своих родовых владениях. То, что такая работа действительно вела к развитию более целесообразных форм государственного порядка, ими совершенно или почти совершенно не осознается. Будущее страны, их собственные устремления еще не являются предметом их интересов; они издают ордонансы и учреждают коллегии в первую очередь ради непосредственного приложения своей власти и выполнения задачи поддержания общего блага.

Ничто так не нагнетало страх перед жизнью и отчаяние перед лицом грядущего, как это всеобщее отсутствие твердой воли к тому, чтобы сделать мир лучше и счастливее. Сам по себе мир не сулил никаких улучшений, и тот, кто жаждал лучшего и тем не менее оказывался неспособным расстаться с миром и мирскими соблазнами, мог лишь впадать в отчаяние; он нигде не видел ни радости, ни надежды; миру оставалось уже недолго, и впереди ожидали только несчастья.

С момента же избрания пути позитивного улучшения мира начинается новое время, когда страх перед жизнью уступает место мужеству и надежде. Но это, собственно, происходит лишь в XVIII в., именно он приносит с собою такое сознание. Ренессанс находил удовлетворение в совершенно иных вещах, черпая в них свое энергичное принятие жизни. Лишь XVIII в. возводит совершенствование человека и общества в непреложную догму, а экономические и социальные устремления следующего столетия расстаются разве только с ее наивностью, не утрачивая ни отваги, ни оптимизма."

🔥🔥🔥

"Религиозная мысль позднего Средневековья знает только две крайности: жалобу на то, что всё преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты – и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства. Всё, что лежит в промежутке между тем и другим, не находит себе выражения. Живые чувства каменеют в разработанных до мелочей изображениях отталкивающих скелетов и прочих образах Пляски смерти."

🔥🔥🔥

"Во всех этих примерах обмирщения веры из-за беззастенчивого смешения ее с греховной жизнью в большей степени сквозит наивная неразборчивость по отношению к религии, нежели намеренное неблагочестие. Только общество, целиком проникнутое религией, воспринимающее веру как нечто само собой разумеющееся, знает такого рода эксцессы и перерождение. И при этом те же самые люди, которые следовали повседневной привычке полуобесцененной религиозной обрядности, способны были, воспламененные проповедью нищенствующего монаха, вдруг выказать восприимчивость к высочайшим выражениям религиозного чувства.

Даже такое скудоумное прегрешение, как божба, появляется лишь при наличии сильной веры. Проклятие, возникшее первоначально как сознательно данная клятва, есть знак ощущаемого вплоть до самых мельчайших деталей факта присутствия божественного. Только сознание того, что проклятие – это и вправду вызов, бросаемый небесам, делает такое проклятие греховно прельстительным. И лишь с исчезновением всякой осознанности божбы, всякого страха перед действенностью проклятия сквернословие низводится до однообразной грубости последующей эпохи. В позднем Средневековье ругань еще обладает той привлекательностью дерзости и высокомерия, которые делают ее сродни чему-то вроде благородного спорта. «Что это ты, – говорит дворянин крестьянину, – не дворянин, а возводишь хулу на Бога и сулишь дьяволу свою душу?» Дешан отмечает, что божба опускается уже до уровня людей самого низкого звания:

Si chetif n’y a qui ne die:
Je renie Dieu et sa mère757.
Всяк мужик на то горазд:
Бога, мать его хулить."