Революции не пожирают своих детей – революции, как все милленаристские эксперименты, пожираются детьми революционеров. Революции ... начинаются как трагедии, а кончаются дома. Книгу эту успели уже чрезвычайно расхвалить и распиарить. Написал ее умный американский гражданин, и представляет она собой взгляд на Октябрьскую революцию через историю дома и его жильцов. Дом этот был непростым, в доме этом жили совсем непростые ответственные работники, всяческие заслуженные труженики, их дети, родичи и прислуга. Так что дом - это Дом, страна, государство. |  |
Но продемонстрировать жизни жильцов было бы весьма концептуально ограниченным деянием, а Слезкин рассматривает и представляет революционеров как религиозных деятелей, что само по себе идея не новая. Конкретнее, для него большевики - еще одна миленаристская секта, ожидающая наступления последних дней, имеющая завет, пророков, иуд, Вавилон и Рай. Вот эту линию и гнет ученый.
Представлен несколько ироничный экскурс в историю аврамических религий, разнообразных протестантов, а там и просветителей с якобинцами, все они, согласно автору, разрабатывали одну и ту же схему - с мессианством, концом света и новой землей, только светские течения как бы подменяли Бога, скажем, Свободой.
Разумеется, в такой ситуации и Маркс - это Иисус, с избранными-пролетариатом, грехопадением разделения труда и грядущей победой.
Впрочем видя эту подводку марксизма под одно из определений религии, не покажется ли нам, что с точки зрения веры в грядущее, такая аналогия еще работает, но с точки зрения анализа системы, ничего религиозного там нет? Что исторический материализм, политэкономика все же немного не об этом? Вот и Иглтон не сводит марксизм к пророчествам и концу истории. В конце концов, вера - инструмент нашего мышления, любой прогноз - инструмент веры, даже, если базируется на серьезной фактологической основе, а значит любые действия в рамках достижения запрогнозированного, можно объявить слепой верой.
Вот, выстраивая параллели с христианством, автор рассказывает, как ненаступление апокалипсиса и торжества нового мира шокирует последователей. Аналогия - вот, как Моисей, умирает Ленин и... а что "и"? Где же неверие, где разочарование? Нет, нам демонстрируют, как рыдали сторонники. Но это не одно и то же.
Обильно цитируются труды, письма, дневники, художественные произведения, воспоминания персонажей. Все эти цитаты - насколько подобными взглядами были охвачены большевики?
В результате, боюсь, академической научностью не пахнет - обозначить признаки и показать соответствие им, на это автор не покусился, а все аналогии - не понять, типичное ли нам демонстрируют или частное?
В научной работе бы пришлось доказывать и систематизировать, является ли сектой большевизм (и любое другое идеологическое учение?) не является ли сектой научная школа? не несет ли на себе ее отпечатки компания друзей? Любая партия - секта, любая идеология - секта, любой клуб, общественный институт, во всем можно найти аналогию. Вот мой ВУЗ - не был ли он подобен устройству Римско-католической церкви - с Папой-Ректором наверху, епископами - деканами и священниками-преподавателями? Ну да, типичная иерархия. Конечно, о конце времен мало кто задумывался, но признаки-то общие есть, а?
Слезкин часто и несколько некрасиво иронизирует "Захватив власть, выстроив административный аппарат и вознаградив себя системой привилегий и горшком простокваши, большевики принялись писать воспоминания."
Иронии становится еще больше, когда оказывается, что многие старые большевики постоянно рвались на отдых. Ха-ха, пришли к власти и тут же принялись отдыхать и "отдыхать от отдыха". Хотя, казалось бы, судьба Свердлова, которую он живописует, вполне красноречива. Да и людей, после долгих отсидок в рядах большевиков хватало.
А дальше быт, семьи, жены и любовницы, санатории, рефлексия, что революция победила, но коммунизма все нет...
Впрочем, язык не повернется назвать книгу плохой, много интересной фактуры и любопытных параллелей. Сообщество большевиков выглядит весьма специфично - фанатики, которые быстро влипают во власть...
Кстати, любопытный эпизод с массовыми обвинениями в изнасилованиях детей в США в 80-е, никогда не слышал. Он возникает как прелюдия к массовым репрессиям, каковые автор обозначает как "очищение через жертву", проводя аналогию от козлищ на заклание, через ведьмовские процессы в Германии, и вот изнасилования в Штатах. Вожди - это пророки, репрессии - это жертва ради очищения.
Сталин скрыт - к нему апеллируют, иногда он изрекает заповеди, но он здесь не проявлен. Мне кажется, это лукавство автора, который ради аналогии делает вид, что Сталин как Господь безответен к мольбам.
В конце автор рассуждает на тему, отчего все закончилось в одном поколении? Почему уже дети революционеров не были революционерами, не читали Маркса и Ленина, а читали русских классиков.
Ну, мол, революционная лодка разбилась о быт. Сохранились только те коммунистические партии, которые взросли на национальном субстрате - китайская и вьетнамская.
Книжка любопытная, симпатичная, прилично написана и хорошо читается. Другое дело, что основная концепция строится на весьма зыбкой почве. Да и нет чистоты эксперимента - показать Историю через жильцов дома почему-то не получается, приходится активно привлекать фактуру со стороны.
Судя по всему (сейчас читаю "Воображаемые сообщества" Андерсона) - при становлении капитализма на смену религиям приходят новые учения - и это не только коммунизм, но и либерализм, национализм etc. В чем-то они выполняют те же функции, копируют язык, иерархии, приемы - они толкуют мир, дают веру в будущее, дают цель. Но, хотя в них есть сакральное, но нет сверхъестественного, иррационального и потустороннего. Поэтому, кажется все же, трактовать их как религии - было бы грубо и неприлично.
Все равно, очередной раз не пойму хронологию репрессий. Верхи спускают сверху приказы о насилии, но низы сами выдвигают инициативы наверх - о тройках и праве на расстрел, перевыполняют планы. Вот снова оказывается, что пример всем подает НКВД в Сибири, где якобы раскрывают заговор и именно это дает толчок репрессиям, дает пример. Егор Яковлев эту тему тоже как-то поднимал.
Любопытно еще, что раньше я всегда относился к дамам древних времен с пренебрежением - прошлое смотрело на меня непривлекательными женскими лицами. А тут целая пачка фотографий - и некоторые из них весьма и весьма милы.
Юрий Слёзкин
Дом правительства. Сага о русской революции
6,5-7
"Одной из первых массовых казней было убийство царской семьи. Приказ о расстреле отдал Свердлов (видимо, после разговора с Лениным), а самой операцией руководил Голощекин, который несколькими днями ранее ночевал у Свердловых"
Вообще-то насчет приказа идут серьезные дискуссии, причем далее приводится цитата из Троцкого о том, как он об этом узнал, но на Википедии приведены две версии, противоречащие друг другу.
Советское государство до конца оставалось идеократией (теократией, иерократией). Все политические решения принимались партией, легитимность которой коренилась в изначальном пророчестве. Секта (братское сообщество верующих, противостоящее окружающему миру) превратилась в духовенство (иерархическая корпорация профессиональных посредников между изначальным пророчеством и членами сообщества верующих), но вера осталась прежней. Вера осталась прежней, но большинство граждан – и в первую очередь дети сектантов-«студентов» – от нее отвернулись. Многие хранили верность советскому государству и его мифам, обрядам и институтам, но почти никто не считал пророков-основателей истинными, основополагающие тексты священными, а пришествие коммунизма неизбежным или желательным (независимо от периода ожидания).
Вопрос: почему? Почему большевизм иссяк после одного поколения, подобно сектам, которым не удается создать прочные институты (и завоевать полмира)? Почему большевизм не пережил собственную идеократию? Почему дети большевиков не смогли сохранить веру отцов, одновременно нарушая ее заповеди и игнорируя нелепости? Почему судьба большевизма так сильно отличается от судьбы христианства, ислама, мормонизма и других успешно рутинизированных пророчеств? Любая «церковь» есть массивное риторическое и административное здание, построенное на невыполненных обещаниях. Почему Дом социализма так быстро опустел?
Теория, согласно которой коммунистическое пророчество слишком конкретно и наукообразно и оттого легко фальсифицируемо, не представляется убедительной: многие милленаристы предсказывают немедленный конец света, готовятся к неизбежному, обманываются в ожиданиях, плачут от разочарования, откладывают свершение и продолжают ждать, более или менее нетерпеливо.
Схожее, но несколько более продуктивное объяснение касается роли сверхъестественного в марксистском видении истории. Драма вселенского упадка и пролетарского искупления предопределена и не зависит от воли людей (вернее, зависит диалектически, подобно тому как пришествие царства божия зависит от проповеди Иисуса). Коммунизм есть время вне времени, история без локомотива. Ядро марксизма сверхъестественно – в том смысле, что не поддается практическому подтверждению и нуждается в светлой вере. Язык марксизма заимствован из социальных наук и лишен прямых ссылок на тайну и трансцендентность. Стратегия подкрепления веры логикой достаточно эффективна (и часто обязательна), но гораздо менее пластична, чем откровенно иррациональные пророчества. Христианин, отчаявшийся дождаться второго пришествия, находит убежище в мистицизме или на том свете; у марксиста, замурованного в статуе товарища Сталина, нет очевидных путей к спасению. Проблема не в том, что обещание не исполнилось, а в том, что его нельзя представить в виде аллегории.
Другое возможное объяснение восходит к утверждению, что экономика представляет собой «базис», подпирающий социальную «надстройку». Перемены в базисе ведут к изменениям в общественном устройстве. Ключом к последней перемене в базисе является отмена частной собственности. Многие милленаристы отвергают частную собственность (по причине ее очевидной несовместимости с сектантским братством), но только марксисты считают контроль над экономикой главным условием спасения. Дождавшись крушения отдельно взятого Вавилона, большевики построили первое в истории государство без негосударственной собственности. После смерти Сталина оно попыталось исполнить обещанное, воздав «каждому по потребностям». Его поражение в соревновании с вавилонскими менялами не поддавалось объяснению. Капитализм лучше удовлетворял потребности, которые создавал для этой цели.
Но у экономического детерминизма было и другое фатальное последствие, ярко выраженное в Доме правительства и игнорируемое имеющими глаза. Исходя из чрезвычайно плоской концепции человеческой природы, марксизм отказался отвечать на самые проклятые вопросы. Революция в отношениях собственности была единственным обязательным условием революции в человеческих сердцах. Диктатура освобожденных пролетариев должна была привести к отмиранию всех преград на пути к коммунизму, от семьи до государства. Твердые в своей вере, большевики мало интересовались бытом, редко следили за домашней жизнью и быстро оставили попытки привязать обряды инициации – брак, рождение и смерть – к марксистской политэкономии и всемирной истории. Пионеры, комсомольцы и члены партии состояли на учете в школе и на работе, а не дома. Единственными обитателями Дома правительства, подлежавшими регулярным инспекциям, были работники Хозяйственного управления. Большевики не только не учредили ничего похожего на христианское пастырское попечение и его преемников в современном терапевтическом государстве – они вообще не имели местных приходов (миссий). Райкомы партии контролировали деятельность первичных ячеек и координировали выполнение плана, оставляя «куриные и петушиные заботы» на откуп историческим закономерностям и нерегулярным пропагандистским кампаниям.
Все милленаристские секты пытаются реформировать или табуировать институт брака (предписывая безбрачие, половую свободу или сексуальную монополию вождя), но те, которым удается выжить, смиряются с неизбежным. Иисус сказал: «если кто придет ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, тот не может быть Моим учеником». Ученик Иисуса Павел сказал своим (гораздо более многочисленным) ученикам: «Желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». После того как Августин смирился с бессрочностью отсрочки, брак стал церковным таинством, а в позднейшей протестантской практике – центральным институтом христианской общины. На смену ранним – робким и маргинальным – попыткам большевиков реформировать семью пришла неотрефлексированная проповедь моногамии, не имевшая прямого отношения к строительству коммунизма.
Христианство прилепилось к закону Моисееву и продолжало изыскивать новые способы контроля над семьей. Мухаммед кодифицировал и реформировал обычное право. Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин не интересовались повседневной человеческой моралью и не оставили своим ученикам инструкций относительно правильного поведения в кругу семьи. Анабаптисты в Мюнстере запретили моногамию и сожгли все книги, кроме Библии. Большевики в России не понимали, что, читая своим детям Толстого вместо Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, они воспитывают еретиков и отступников. Что, рожая и воспитывая детей, они становятся могильщиками собственной революции. Дом социализма оказался парадоксом. Большевизм оказался недостаточно тоталитарным.
Секты, которые продолжают существовать после смерти первого поколения верующих, сохраняют надежду на спасение, отгораживаясь от внешнего мира (физически, ритуально и интеллектуально, включая запрет на литературу и искусство Вавилона). Большевики, защищенные экономическим детерминизмом, предполагали, что внешний мир примкнет к ним по ходу истории, и сохранили литературу и искусство Вавилона в качестве пролога и примера. На пике страха и подозрительности в 1937–1938 году, когда любая связь с внешним миром грозила жертвенной гибелью, советские читатели и писатели учились у Шекспира, Сервантеса и Гёте. (В конце 1940-х ситуация ненадолго изменилась, но то, что причиной был национализм, а не марксизм, лишь обнажило парадокс.) Дети большевиков не читали Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина дома, а после того, как система образования была перестроена вокруг Пушкина и Толстого, все советские дети перестали читать их в школе. Дома дети большевиков читали «сокровища мировой литературы», почерпнутые из золотых веков канонической европейской культуры (античность, Возрождение, романтизм и реализм), и современные исторические романы (в первую очередь Ромена Роллана и Лиона Фейхтвангера). Советскую литературу они читали редко: главными исключениями были «Как закалялась сталь» Николая Островского и «Два капитана» Вениамина Каверина, причем первый кончается как «Давид Копперфильд» – женитьбой и публикацией автобиографии героя, а второй, по словам Вали Осинского, «все критики не без основания хвалят за сходство с Диккенсом».
Все сокровища мировой литературы (в интерпретации Дома правительства) единодушны в проповеди антиапокалиптического гуманизма. Некоторые, в том числе «Повесть о двух городах» Диккенса и «Боги жаждут» Анатоля Франса, откровенно контрреволюционны; большинство видит смысл и красоту в нелепости, радости и меланхолии человеческой жизни (подспудно отвергая проповедь якобинцев, большевиков, Иисуса и Мухаммеда). Суть золотых веков, в отличие от серебряных, состоит в утверждении реально существующего человечества. Книги, названные в качестве образцов на Первом съезде писателей и восторженно поглощавшиеся детьми старых большевиков, были глубоко антибольшевистскими. И первой из них была самая любимая и почитаемая – «Война и мир» Толстого. Все планы, «диспозиции» и теории – тщета, глупость или обман. Наташа Ростова «не удостоивает быть умной». Смысл жизни – в том, чтобы жить.
Большевики отвергли Платона, но не боялись беллетристов и воспитали своих детей на мифах, противоречивших их вере. Родители жили ради будущего; дети жили в прошлом. У родителей была светлая вера; у детей – знания и вкусы. У родителей были товарищи (братья по вере); у детей – друзья, которые разделяли их знания и вкусы. Родители начинали как сектанты и кончили как верховные жрецы или искупительные жертвы; дети начинали как романтики и кончили как интеллигенты. Родители считали свое сектантство воплощением гуманизма – пока следователи не заставили их сделать выбор. Дети не знали ничего кроме гуманизма и не понимали последней дилеммы родителей.
Первой причиной хрупкости русского марксизма был марксизм. Второй была Россия. Россия была многонациональной империей, и первые большевики были космополитической сектой с непропорционально высоким представительством мятежных провинций (в первую очередь евреев, латышей, грузин и поляков). По важному для милленаристов вопросу о том, что делает народ избранным, они были ближе к пролетарскому пророчеству Иисуса, чем к племенному исходу Моисея. Но по прошествии времени и в соответствии с логикой общей борьбы и коммунального быта мировая революция превратилась в социализм «в одной, отдельно взятой стране» и, наконец, в Родину с преимущественно русской генеалогией. В начале 1931 года, в разгар первой пятилетки, Сталин заговорил словами пророка Исайи, Еноха Мгиджимы и любого другого мессианского лидера униженного народа.
Советский Союз был формой возмездия за унижения Российской империи. Это была почти та же страна, но без признанного этнического хозяина. Сталин говорил как русский пророк, но русский не был его родным языком. Советский коммунизм так и не порвал с безродным космополитизмом. Даже апеллируя (особенно в последние сталинские годы) к русскому национализму, он не претендовал на роль русского национального движения. А поскольку Дом правительства не сделался русским национальным домом, позднесоветский коммунизм стал бездомным и, в конечном счете, призрачным. В большинстве постсоветских государств большевизм был объявлен результатом русского вторжения; в новой России он представлялся в виде потопа, который – к счастью или несчастью – смыл большую часть старой России.
Марксизм как идеология безродных пролетариев победил в Российской империи и умер вместе с Советским Союзом. Другие доморощенные коммунистические движения – под руководством Мао, Ходжи, Тито, Сандино, Фиделя, Хо-Ши-Мина, Ким Ир Сена, Пол Пота – были в основном нативистскими (антиколониальными, ветхозаветными). Такими же были «Сендеро Луминосо» в Перу и Революционные вооруженные силы Колумбии (ФАРК). Коммунистические партии Китая и Вьетнама не пострадали от перехода к капитализму, потому что всегда были национально-освободительными движениями. В Советском Союзе легализация частной собственности оставила короля голым.
Одной из причин хрупкости большевизма была его недостаточная русскость. Другой – чрезмерная русскость страны, которой он завладел. Русских православных (в отличие от евреев и старообрядцев) никто не реформировал и не контрреформировал. Их не научили, как жить с Большим Отцом, которого нельзя заговорить или задобрить; как найти спасение при помощи неустанного самодисциплинирования; как видеть в Иисусе основоположника тоталитаризма (мысль преступна, вина неизбежна); и как предвосхищать цензуру самоцензурой, полицейский надзор всеобщим доносительством, а государственные репрессии – добровольным послушанием
Большевизм был русской Реформацией – попыткой превращения рабочих и крестьян в следящих за собой и соседями современных граждан. Средства (включая исповеди, доносы и отлучения, сопровождаемые чисткой зубов и ликвидацией неграмотности) были хорошо знакомы, но результаты оставляли желать лучшего. В Доме правительства и осушенных частях Болота не было недостатка в чувстве вины и работе над собой, но к концу века мало кто сомневался, что большинство советских людей смотрят на дисциплину как на внешнюю силу, а не внутреннюю потребность. Большевистская Реформация не стала массовым движением: она была миссионерской кампанией секты, которая захватила Вавилон, но не смогла ни обратить варваров, ни воспроизвести себя в домашнем кругу. Дети отцов-основателей перешли от подросткового предвкушения новых открытий к усталой иронии тех, кто везде был и все испытал. То, что не удивительно для одной человеческой жизни (старческий романтизм почти так же непривлекателен, как младенческая ирония), – не всегда приложимо к историческим эпохам (которые могут длиться столетиями). Советская эпоха не пережила одну человеческую жизнь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий